Моя душа
Я никогда не был кошатником, и даже простым любителем кошек не был.
В моей жизни господствовали собаки. Сначала белый беспородный пёс Бимка, что однажды потерялся, и я так и не смог найти его. Потом овчар Ральф, проживший долгую и счастливую собачью жизнь. И родительская боксёрша Джина. И, наконец, бордосский дог Лея, доставшаяся мне случайно от нерадивых хозяев, и оказавшаяся, наверное, последней любовью в этом несправедливом и жестоком мире.
читать дальше
Я готов был выть и колотить кулаками землю, в которую закопал своё рыжее сокровище. И только тогда окончательно понял, что шесть лет - чудовищно короткий, неизвестно кем придуманный срок жизни, который отмерен этим замечательным собакам. Сжимая в руках Лейкин ошейник, я шёл, не глядя по сторонам. Если точнее, просто брёл, уткнувшись глазами в землю. И мне было абсолютно всё равно, войду ли я лбом в какой-нибудь фонарный столб, или меня переедет ненормальный пьяный водитель.
Всё равно ровно до того момента, когда я вдруг споткнулся взглядом о другой взгляд. Два зелёных крыжовенных глаза смотрели нахально и робко одновременно. У собак никогда не бывает такого взгляда. Это я знал точно. О собачьих глазах можно писать поэму. Я и написал бы. Да Бог, предвидя подобную вероятность, начисто лишил меня писательского таланта. Поэтому просто скажу, что собаки почти всегда смотрят на человека с любовью и надеждой. Причём с такой, что слёзы наворачиваются даже у здоровых, закалённых трудностями, мужиков.
Эти глаза смотрели не так. Я невольно остановился. У низкой придорожной ограды сидел кот. Я не разбираюсь в кошачьих возрастах, но мне он показался достаточно молодым. Кот был взъерошен и худ. Подживающая рваная рана на боку могла свидетельствовать как о его схватке с себе подобными, так и о человеческой жестокости. Он смотрел без подозрения, скорее, испытующе и оценивающе, словно пытаясь понять, что за представитель племени двуногих пялится на него и с какой целью он это делает. Кот явно был голоден. Об этом кричали его выпирающие рёбра и худая заострившаяся морда, но сам он не издал ни единого просящего или жалобного звука. Просто сидел и смотрел.
Я протянул руку и сгрёб это тщедушное пёстрое тело с заплёванного тротуара. Сунул за пазуху. Посмотрел на Лейкин ошейник и спрятал его в карман. Кот сидел тихо. Удивительно, как это существо, проведя столько времени на холодном асфальте, может быть таким тёплым. Тепло разливалось не только под курткой. Постепенно отпускала ледяная саднящая боль глубоко внутри. И вдруг кот замурчал. Словно включился маленький моторчик, заново запустивший мою, ещё несколько часов назад ставшую невыносимой, жизнь.
Я не помнил, как принёс его в дом, как мыл, кормил, обрабатывал раны на боку. Зато всё время помнил, что никогда не любил кошек. Зачем он мне? Что я буду с ним делать? Он никогда не заменит Лею или Ральфа. Он не будет будить по утрам и приносить тапки или пульт от телевизора. Не даст лапу, не позовёт гулять. Мне просто жалко его, и всё.
Кот это понимал. Он терпеливо сносил все манипуляции, не кусался и не царапался. Смотрел глазами цвета спелого крыжовника и не верил в то, что происходящее с ним - это надолго. Как знать, может, что-то подобное уже было в его жизни…
Ел он жадно, но не торопливо, как, бывает, хватают еду голодные собаки. На меня не смотрел. Я тоже не стал стоять у него над душой.
Постелил на кресло тёплый плед. Достал из шкафа. На полке в коридоре лежал Лейкин, аккуратно свёрнутый. Его взять не смог. Во-первых, наверное, он пах собакой. Вряд ли коту это будет приятно. А во-вторых, отдать его кому-то - означало окончательно признать, что Лея навсегда ушла из моей жизни. Я достал из кармана ошейник и бережно положил его туда же, на полку, рядом с клетчатым куском ткани с навсегда впившимися в него рыжими иголочками жёсткой Лейкиной шерсти.
Поев, кот принялся тщательно вылизывать свою несуразную, успевшую подсохнуть шерсть. Приводил себя в порядок неторопливо, со знанием дела. Я же делал вид, что не смотрю на него. Всего-то надо подкормить, вылечить драный бок, а потом пристроить в хорошие руки. Дождался, пока гость закончит свои косметические процедуры, и молча перенёс его на кресло. Он потрогал лапой мягкую ткань пледа, потоптался и сел. Сидел прямо и, не мигая, смотрел мне в глаза. Это был совсем не тот взгляд, который я видел прежде. Резкий, проникающий в глубину подсознания, задающий вопрос, который я так боялся задать себе сам.
- Давай спать, - сказал я ему. Это были первые слова, которые я сказал кому-то за последние сутки. Получилось хрипло. Кот продолжал смотреть. Чтобы спрятаться от его взгляда, я выключил свет и лёг.
Мне снилась Лея. Мы лежала среди одуванчиков, и к её большому коричневому носу прилипла жёлтая пыльца. Я стёр её пальцами, а собака потянулась и привычно ткнулась мне в щёку. Я проснулся и почувствовал рядом живое тепло и маленький мокрый нос, касающийся кожи. Конечно, это не она. Горячая влага, скопившаяся в уголке глаза, сорвалась вниз, и я вдруг ощутил на щеке что-то колючее и цепкое. Кот лежал рядом, прижавшись к моему плечу, и своим шершавым языком слизывал солёную боль.
Этот случайный пёстрый бродяга жалел меня. Того, кому он, по сути, абсолютно не был нужен. Того, кто никогда в жизни не любил кошек. Того, кто собирался отдать его сразу, как только представится случай. И тогда я сделал то, чего сам от себя не ожидал: протянул руку и стал гладить его тёплую вибрирующую спину с выступающим гребешком позвонков.
- Ничего, - шептал я ему. - Ничего. Мы справимся. Вот откормим тебя, и будешь ты толстым и красивым. Будешь сидеть на окне и смотреть на этих нахальных голубей, что вечно оставляют свои метки на нашем подоконнике. А завтра купим тебе лоток вместо старой газеты в коридоре. И нормальный корм.
Кот слушал, зажмурившись и вжимаясь всеми своими торчащими позвонками в мою ладонь. И я только сейчас понял, как, должно быть, страшно и одиноко было ему там, на холодном асфальте у придорожной ограды, и насколько мне сейчас всё равно, что я никогда не любил и не люблю... (не люблю ли?..) кошек.
- Лео! - позвал я, снимая у порога ботинки. - Ты где, бродяга?
Из комнаты неторопливо вышел он. Хвост веером. В зубах новый маленький мячик, который мы купили ему только вчера.
- Конечно, поиграем, - ответил я на его немой вопрос. - Как ты здесь? Соскучился?
Клянусь, такой гаммы чувств, что с недавнего времени я научился читать в его крыжовенных глазах, мне раньше видеть не доводилось.
Он ждёт меня, сидя на подоконнике, приносит мяч, иногда кладёт по утрам на подушку самый вкусный кусочек из своей миски. Он мурчит, рассказывая, как прошёл его день, и трётся головой о мой локоть, когда я пытаюсь работать дома. Он даже научился подавать лапу. А я до сих пор не понимаю, как это могло произойти. Ведь я никогда не любил кошек...
Автор ЙОШКИН ДОМ.
В моей жизни господствовали собаки. Сначала белый беспородный пёс Бимка, что однажды потерялся, и я так и не смог найти его. Потом овчар Ральф, проживший долгую и счастливую собачью жизнь. И родительская боксёрша Джина. И, наконец, бордосский дог Лея, доставшаяся мне случайно от нерадивых хозяев, и оказавшаяся, наверное, последней любовью в этом несправедливом и жестоком мире.
Я готов был выть и колотить кулаками землю, в которую закопал своё рыжее сокровище. И только тогда окончательно понял, что шесть лет - чудовищно короткий, неизвестно кем придуманный срок жизни, который отмерен этим замечательным собакам. Сжимая в руках Лейкин ошейник, я шёл, не глядя по сторонам. Если точнее, просто брёл, уткнувшись глазами в землю. И мне было абсолютно всё равно, войду ли я лбом в какой-нибудь фонарный столб, или меня переедет ненормальный пьяный водитель.
Всё равно ровно до того момента, когда я вдруг споткнулся взглядом о другой взгляд. Два зелёных крыжовенных глаза смотрели нахально и робко одновременно. У собак никогда не бывает такого взгляда. Это я знал точно. О собачьих глазах можно писать поэму. Я и написал бы. Да Бог, предвидя подобную вероятность, начисто лишил меня писательского таланта. Поэтому просто скажу, что собаки почти всегда смотрят на человека с любовью и надеждой. Причём с такой, что слёзы наворачиваются даже у здоровых, закалённых трудностями, мужиков.
Эти глаза смотрели не так. Я невольно остановился. У низкой придорожной ограды сидел кот. Я не разбираюсь в кошачьих возрастах, но мне он показался достаточно молодым. Кот был взъерошен и худ. Подживающая рваная рана на боку могла свидетельствовать как о его схватке с себе подобными, так и о человеческой жестокости. Он смотрел без подозрения, скорее, испытующе и оценивающе, словно пытаясь понять, что за представитель племени двуногих пялится на него и с какой целью он это делает. Кот явно был голоден. Об этом кричали его выпирающие рёбра и худая заострившаяся морда, но сам он не издал ни единого просящего или жалобного звука. Просто сидел и смотрел.
Я протянул руку и сгрёб это тщедушное пёстрое тело с заплёванного тротуара. Сунул за пазуху. Посмотрел на Лейкин ошейник и спрятал его в карман. Кот сидел тихо. Удивительно, как это существо, проведя столько времени на холодном асфальте, может быть таким тёплым. Тепло разливалось не только под курткой. Постепенно отпускала ледяная саднящая боль глубоко внутри. И вдруг кот замурчал. Словно включился маленький моторчик, заново запустивший мою, ещё несколько часов назад ставшую невыносимой, жизнь.
Я не помнил, как принёс его в дом, как мыл, кормил, обрабатывал раны на боку. Зато всё время помнил, что никогда не любил кошек. Зачем он мне? Что я буду с ним делать? Он никогда не заменит Лею или Ральфа. Он не будет будить по утрам и приносить тапки или пульт от телевизора. Не даст лапу, не позовёт гулять. Мне просто жалко его, и всё.
Кот это понимал. Он терпеливо сносил все манипуляции, не кусался и не царапался. Смотрел глазами цвета спелого крыжовника и не верил в то, что происходящее с ним - это надолго. Как знать, может, что-то подобное уже было в его жизни…
Ел он жадно, но не торопливо, как, бывает, хватают еду голодные собаки. На меня не смотрел. Я тоже не стал стоять у него над душой.
Постелил на кресло тёплый плед. Достал из шкафа. На полке в коридоре лежал Лейкин, аккуратно свёрнутый. Его взять не смог. Во-первых, наверное, он пах собакой. Вряд ли коту это будет приятно. А во-вторых, отдать его кому-то - означало окончательно признать, что Лея навсегда ушла из моей жизни. Я достал из кармана ошейник и бережно положил его туда же, на полку, рядом с клетчатым куском ткани с навсегда впившимися в него рыжими иголочками жёсткой Лейкиной шерсти.
Поев, кот принялся тщательно вылизывать свою несуразную, успевшую подсохнуть шерсть. Приводил себя в порядок неторопливо, со знанием дела. Я же делал вид, что не смотрю на него. Всего-то надо подкормить, вылечить драный бок, а потом пристроить в хорошие руки. Дождался, пока гость закончит свои косметические процедуры, и молча перенёс его на кресло. Он потрогал лапой мягкую ткань пледа, потоптался и сел. Сидел прямо и, не мигая, смотрел мне в глаза. Это был совсем не тот взгляд, который я видел прежде. Резкий, проникающий в глубину подсознания, задающий вопрос, который я так боялся задать себе сам.
- Давай спать, - сказал я ему. Это были первые слова, которые я сказал кому-то за последние сутки. Получилось хрипло. Кот продолжал смотреть. Чтобы спрятаться от его взгляда, я выключил свет и лёг.
Мне снилась Лея. Мы лежала среди одуванчиков, и к её большому коричневому носу прилипла жёлтая пыльца. Я стёр её пальцами, а собака потянулась и привычно ткнулась мне в щёку. Я проснулся и почувствовал рядом живое тепло и маленький мокрый нос, касающийся кожи. Конечно, это не она. Горячая влага, скопившаяся в уголке глаза, сорвалась вниз, и я вдруг ощутил на щеке что-то колючее и цепкое. Кот лежал рядом, прижавшись к моему плечу, и своим шершавым языком слизывал солёную боль.
Этот случайный пёстрый бродяга жалел меня. Того, кому он, по сути, абсолютно не был нужен. Того, кто никогда в жизни не любил кошек. Того, кто собирался отдать его сразу, как только представится случай. И тогда я сделал то, чего сам от себя не ожидал: протянул руку и стал гладить его тёплую вибрирующую спину с выступающим гребешком позвонков.
- Ничего, - шептал я ему. - Ничего. Мы справимся. Вот откормим тебя, и будешь ты толстым и красивым. Будешь сидеть на окне и смотреть на этих нахальных голубей, что вечно оставляют свои метки на нашем подоконнике. А завтра купим тебе лоток вместо старой газеты в коридоре. И нормальный корм.
Кот слушал, зажмурившись и вжимаясь всеми своими торчащими позвонками в мою ладонь. И я только сейчас понял, как, должно быть, страшно и одиноко было ему там, на холодном асфальте у придорожной ограды, и насколько мне сейчас всё равно, что я никогда не любил и не люблю... (не люблю ли?..) кошек.
- Лео! - позвал я, снимая у порога ботинки. - Ты где, бродяга?
Из комнаты неторопливо вышел он. Хвост веером. В зубах новый маленький мячик, который мы купили ему только вчера.
- Конечно, поиграем, - ответил я на его немой вопрос. - Как ты здесь? Соскучился?
Клянусь, такой гаммы чувств, что с недавнего времени я научился читать в его крыжовенных глазах, мне раньше видеть не доводилось.
Он ждёт меня, сидя на подоконнике, приносит мяч, иногда кладёт по утрам на подушку самый вкусный кусочек из своей миски. Он мурчит, рассказывая, как прошёл его день, и трётся головой о мой локоть, когда я пытаюсь работать дома. Он даже научился подавать лапу. А я до сих пор не понимаю, как это могло произойти. Ведь я никогда не любил кошек...
Автор ЙОШКИН ДОМ.